Дмитрий Василец: "В СИЗО каждый день у меня начинался с вопроса: "Ты еще живой?"

Журналист, который два года просидел в украинском СИЗО

21 февраля Апелляционный суд Киева отпустил по домам журналистов Дмитрия Васильца и Евгения Тимонина, обвиняемых в пособничестве террористам и сепаратизме, прямо из зала суда. Меру пресечения сменили на домашний арест на два месяца с обязательным ношением электронного браслета. А сам обвинительный приговор был отменен и дело направлено на новое рассмотрение в суд первой инстанции.

 

 

На следующий день после освобождения из-под стражи "Страна" встретилась с Дмитрием Васильцом. Первым делом мы взглянули на его ногу.

– А где браслет?

– Закончились, как мне сказали, – отвечает Василец.

Дмитрий встречает нас на пороге квартиры, где живет вместе с гражданской женой Таней. Спальный район, почти окраина Киева. Небольшое, уютное жилище на первом этаже старой многоэтажки. Внутри – простенький интерьер, старая мебель, салатовые обои, на диване – клетчатый плед в тон стенам. На широком столе прямо в гостиной нас уже ждет заваренный чай.

Дима выглядит бодро. Лицо сияет добродушием, светло-голубые глаза смотрят уверенно и прямо. На нем – серая кофта с V-образным вырезом, поверх – черный пиджак. Признается – скучал по классической одежде: за два года, проведенные в СИЗО, устал от спортивного костюма.

"Хотя мне шло. Меня в нем было не отличить от обычного настоящего гопника", – шутит Василец.

– Как ощущение свободы?

– Если честно, еще до конца не осознал, что вообще произошло. Я понимал, что СБУ может в последний момент устроить мне какую-то подлянку.

– Какую подлянку?

– Могли поступить, как с Евгением Мефедовым (гражданин России, обвиняемый по делу событий в Одессе 2 мая 2014 года. – Прим. Ред.). Его суд постановил выпустить под домашний арест, как меня сейчас. Но СБУ вручила ему новое подозрение, прямо в зале суда, и обратно увезла в СИЗО. Учитывая резонанс вокруг моего дела, они вполне могли провернуть что-то подобное. Поэтому ждал подвоха до последнего. Я не позволял себе почувствовать, что выхожу на свободу. До сих пор в состоянии боевой готовности. Расслабляться рано.

Сейчас Василец под домашним арестом – не имеет права покидать пределы квартиры. Хотя электронный браслет на Диму и не надели, он меру пресечения не нарушает: говорит, в любой момент правоохранители могут прийти и проверить, на месте ли он, или следить за ним из машины у парадного.

Воспоминания о заключении в СИЗО еще свежи в памяти Димы, и он охотно рассказывает "Стране" о том, как устроен украинский тюремный быт.

– Я сидел в двух СИЗО – Житомире и в Киеве. И это две большие разницы.

– А чем условия киевского СИЗО отличаются от житомирского?

– Сначала в Житомире я две зимы провел вообще фактически без отопления. Бывало в камере обыски проводили по пару раз в день. По слухам, искали телефон. У меня даже ложки железные забирали, которые мне передавали, – якобы я мог из них сделать заточку. Но зато в Житомире у меня было всего два соседа, один из них курил, и я приучил его курить у вытяжки в туалете.

– Расскажите про СИЗО в Киеве.

– В Киеве же в камере было намного теплее, но оттого – очень много тараканов, бегали там целыми табунами. Избавиться от них невозможно, засыпать иногда было страшновато. И еще в Киеве нас в камере было уже 15 человек, и большинство из них курило. "Хата" для меня, некурящего, превращалась в газовую камеру. Чувство обоняния атрофируется напрочь. Вот бы сделали камеры для курящих и некурящих отдельно. Кстати, подкиньте идею Денису Чернышову, замминистра юстиции, который курирует пенитенциарную систему. Им это ничего не стоит, а люди в СИЗО не так здоровье гробить будут.

– Давайте начнем сначала – с житомирского СИЗО. Как проходил ваш обычный день?

– В СИЗО каждый день начинается с вопроса: "Ты еще живой?". В семь утра заходит проверка. Но надо понимать, что мой день кардинально отличался от дня любого другого заключенного.

– Чем?

– Ну, обычный заключенный просыпается часиков в 10. Потому что хоть проверка и заходит в семь, но после этого прекрасно можно дальше спать. А вот, кстати, в карцере, куда я периодически попадал за "хорошее поведение", все строже. Там в пять утра заходит "мусор", поднимает и защелкивает кровать – она прикреплена к стене, так что ты потом не можешь уже доспать.

– А как выглядит обычная камера в СИЗО?

– Камера – примерно 12 кв. м, учитывая нары, туалет и небольшой столик. И решетка на окне, через которую не видно дневного света.

– Вернемся к распорядку. Проснулся обычный заключенный – что дальше?

– Потом туалет, умывание, еда, и включается телевизор. И выключается только тогда, когда он ложится спать – то есть часам к двум ночи.

– Стойте, телевизор? В СИЗО заключенным позволено иметь в камере телевизор?

– Да, если начальство разрешит. Но только при условии, если это тебе с воли передали – причем со всеми чеками, чтобы не ворованный был. Или если в камере по наследству от предыдущего заключенного остался.

– Еще скажите, плазменные телевизоры в СИЗО стоят.

– Да, в основном как раз только такие и есть. У меня в камере, например, была плазма. Один хороший человек прислал.

– А телефоны?

– Вот телефоны запрещены.

– И что, неужели нельзя договориться?

– Ну, давайте остановимся на том, что в СИЗО они запрещены.

– Хорошо, давайте вернемся к вашему распорядку дня. Чем он отличался от остальных заключенных?

– У меня было все строже. Вставал где-то в девять, и сразу на прогулку. В дворик 6х6 метров с брусьями и турником. С железной решеткой и сеткой над головой. Но тем не менее, солнце туда попадало. Запускали только заключенных из одной камеры, а так как мои сокамерники в 99% случаев предпочитали оставаться в камере, обычно я гулял один. Хотя, честно, не понимаю, как у людей в СИЗО может не возникать желания выйти подышать свежим воздухом и позаниматься спортом. А они могли из камеры месяцами не выходить. Я думаю, это все от телевизора. Хотя по закону каждому заключенному положен час прогулки каждый день.

– А после прогулки что?

– Где-то до 11-12 часов я смотрел новости, что в мире происходит. С 12 до 17 – у меня рабочий день. Я решил использовать время в СИЗО с пользой. Как журналист и бизнесмен придумал себе кучу дел. По вечерам в ежедневник записывал задачи на следующий день. Писал технические задания для своих будущих айтишных проектов, включая мобильные приложения, блоги, и, кстати, написал книгу – о том, как я вообще докатился до такой жизни. Но это не мемуары, а скорее такая инструкция. Если коротко – я там описал, за что меня посадили, и объяснил, как надо делать, чтобы не посадили.

– А к общественно-полезным принудительным работам вас не привлекали?

– По закону, пока ты в СИЗО, ты не осужден, а значит тебя не имеют права заставлять работать. А вот если тебя уже отправили в тюрьму отбывать наказание, там есть обязательная работа на заводах, фабриках и так далее.

– То есть, по сути, у вас после утренней прогулки до пяти вечера было свободное время?

– В СИЗО вообще все время было свободным.

– А что с питанием? Расскажите о тюремном меню.

– Общих столовых нет, еду приносят в камеру и передают через окошко в двери. На завтрак приносили буханку обычного белого хлеба, в час дня привозили что-то похожее на суп.

– Что, эта и вся еда за день?

– Остальное в посылках присылали родственники и просто неравнодушные люди. Пить в СИЗО, кстати, не давали. Единственная вода – в кране. Если хочешь угробить здоровье, пей. Мне повезло, хорошие люди передавали воду в бутылках. За счет этого я все-таки не слег с какими-то камнями в почках.

Василец вообще выглядит на удивление бодрым и здоровым. Если не знать, что последние два года жизни он провел в СИЗО – по нему и не скажешь. Сам Дима говорит – это все благодаря ежедневным занятиям спортом.  

– А вы с Женей Тимониным сидели в разных камерах?

– Мы по закону не имели права находиться в одной. Женя сидел в одиночке, но он сам так захотел.

– Сам захотел в одиночную камеру?

– Да. У него было сложное психологическое состояние, не уживался он с сокамерниками, и его администрация по его просьбе перевела в одиночку. Женя там много читал, я передавал ему книги и, когда у меня появилась возможность, телевизор. Гулять он выходил редко.

– Разве в одиночной камере не сложнее психологически сидеть, чем с сокамерниками?

– Мне, во всяком случае, было проще с людьми. Но тут еще многое зависит от того, кого тебе в камеру сажают. Если рядом – дуб-дерево, которое даже в шахматы не умеет играть…

– А вам с сокамерниками повезло?

– Нет особо. С ними как раз в основном не о чем было разговаривать, но иногда ко мне в камеру на время попадали и интересные люди, правда редко.

– А кто были эти люди, как они попали в СИЗО?

– За убийство, кражу, за двойное убийство… Такие вот соседи. Хотя на самом деле – обычные люди. Взаимодействовали мы минимально. Они мне не мешали, и я им не мешал.

– Дедовщину на себе почувствовали?

– Вы знаете, нет. Я сразу дал понять, что со мной такая тема не пройдет. По-другому в таких местах не выжить. Если ты человек нормальный, адекватный и можешь за себя постоять – а у меня все-таки девять лет боксерского стажа, мне только повод дай… Это я, наоборот, старался себя сдерживать, чтобы никого не побить. Потому что вдруг что, могли еще одну статью влепить. А там в основном люди хилые, слабые по здоровью, я не рисковал.

– Что, даже в драке ни одной не участвовали в СИЗО?

– Ни в одной. Поводы были, но до драк не доходило. Как так объяснить… Между заключенными же есть своя коммуникация. И как только узнавали, кто я, все вопросы сразу отпадали и конфликтные ситуации решались мирно, сами собой.

– А почему вас не трогали?

– Я политический. К политическим заключенным, как я, на зоне свое отношение. Политические ведь страдают за убеждения, за что-то человеческое. Сажают оппозицию – не сажают же провластных депутатов из БПП. Поэтому среди заключенных считается, что если ты политический – ты достоин уважения. Во многом за счет этого проблем у меня в СИЗО вообще не возникало, никто косо в мою сторону не смотрел. И даже бить никого не приходилось. Если честно, я не встречал в СИЗО людей, которые не ненавидят эту власть. Причем как среди заключенных, так и среди сотрудников. Когда меня выпустили, мне сокамерники чисто по-человечески сказали: "Желаем тебе не возвращаться сюда больше".

– Как устроена тюремная иерархия?

– В любой тюрьме есть блатные, т.н. паханы – они главные. И вы знаете, эти люди мне во многом помогали. А у меня как у журналиста есть правило – не навреди. Я не хочу их подставлять, рассказывая, что и как они там делают. Скажу только, что большинство заключенных это адекватные, нормальные люди, которые в 80% случаев сидят вообще ни за что. Которые просто попались. То ли по пьяни, то ли по случайности, то ли из-за личных конфликтов с полицейским, прокурором или судьей. Многие по глупости и за мелочь – один парень украл тазик алюминиевый, чтобы купить бутылку пива. А бывает, подрались гурьбой по пьяни, а кто-то умер. Потом находят 10 человек, которые участвовали в драке, и им предлагают – мол, если валите вину на вот этих пятерых – ну, нам просто их лица не нравятся, – то выходите. Нет – садитесь все. Очень часто следователи шантажом заставляют дать ложные показания на тех, кто это делать отказывается. И тех, кто дал ложные показания – выпускают, а честных и принципиальных ребят – сажают. И ставят галочку по раскрываемости. Наша система правосудия во многом построена именно на таком шантаже.

Дима знает, о чем говорит – он сам с этим столкнулся, когда СБУ вынуждала его дать ложные показания против Жана Новосельцева, Алексея Кутепова, и Павловского Андрея, руководства “17 канала”, в обмен на свободу.  

– Я так понимаю, у СБУ была задача закрыть руководство "17 канала" за сепаратизм, и им надо было, чтобы на них кто-то донес. После разговора со следователем СБУ Сергеем Федоренко, который мне предложил дать ложные показания, я написал на "17 канал" открытое письмо, его опубликовали. И план СБУ накрылся медным тазом.

– "17 канал" в итоге все равно закрылся.

– Да, через две недели в СБУ поменяли тактику и просто наняли титушек, чтобы они разгромили студию "17 канала", запугали менеджмент, и канал в итоге все равно закрыли.

– Получается ваше геройство не спасло ситуацию.

– Это не геройство. Так поступить должен был любой нормальный человек. И это было оправданно, я бы и сейчас поступил так же. Хотя после этого случая в СБУ на меня, мягко говоря, сильно обиделись. Как раз после того я стал регулярно попадать в карцер. По их версии, у меня якобы находили телефоны. И если я изначально сидел в достаточно теплой "хате" (камере. – Прим. Ред.), то когда я отказался давать показания против "17 канала", меня перевели в спецпост. Это была самая холодная камера во всей тюрьме, там была прослушка и круглосуточное видеонаблюдение. И следователь уже со мной общался совсем по-другому.

– Как?

– Раньше он пытался меня по-дружески расположить к себе. Чаек приносил, наручники снимал. Провоцировал во мне "стокгольмский синдром", чтобы я как его заложник почувствовал к нему благодарность и симпатию. А после того случая общался он со мной исключительно по инструкции. Сидели там, как школьники, без адвоката вообще со мной не разговаривали. Хотя мы подали отвод на этого следователя, суд его не удовлетворил. Я так понимаю, что именно ему, Сергею Федоренко, из Киева поручили сфабриковать против нас дело. И прокурору Романенко Лине. Кстати за фабрикацией дела на журналиста Василия Муравицкого стоят те же самые лица, тот же следственный отдел Житомирского СБУ и та же прокурор.

– Во многих случаях следователи позволяют себе применять к подозреваемым и физическое насилие...

– Нет, у меня был другой случай. Я все-таки лицо более-менее публичное. Они просто не могли позволить себе что-то из ряда вон выходящее. Хотя других заключенных они не стеснялись избивать и держать где попало. Плюс у меня появились хорошие адвокаты. Правда, до этого мы сменили много адвокатов, потому что у нас не совпадали взгляды на линию защиты. Изначально нам предлагали частично признать вину, пытались найти компромисс с СБУ, а мы с Тимониным не были на это согласны. Потом в дело зашла новая группа адвокатов, часть из них по разным причинам потом ушли, из всех них на заседаниях в Житомире осталась одна Светлана Новицкая.

– Но потом вы отказались и от нее – из-за истории с обменом. Расскажите, что тогда произошло? Сначала в СМИ писали, что вы якобы согласились на обмен, а потом передумали. Внесите ясность.

– Нас уговаривали пойти на обмен все, включая того же следователя СБУ Федоренко. В первый раз он предложил нам обмен буквально через пару недель после открытого письма на канал, примерно в марте 2016 года.

– А разве тогда должен был быть обмен?

– Я так понимаю, он предполагался. И следователь надеялся, что мы согласимся, а он получит звездочку на погоны. Но я его послал. Потом это дело плавно передали в суд, и уже прокурор пытался через адвокатов нас уговорить. Сообщали, что мы якобы уже в списках на обмен пленными, хотя мы не давали на это никакого согласия. Как раз в этот момент, где-то в конце 2016 года, в дело зашла новая группа адвокатов, включая Новицкую. Новицкая уговорила меня написать запрос в правозащитную организацию – чтобы узнать, какие условия обмена они могут предложить: может, оправдательный вердикт, может, закрытие дела? Я уточнил – это будет официальное заявление или неофициальное? Чтобы это не интерпретировали так, что я якобы уже на все согласен. Адвокат мне сказала, что это будет неофициально, это просто, чтобы понимать условия.

– И что в итоге?

– Никаких условий нам так никто не сказал. В какой-то момент приходит к нам в СИЗО прокурор с эсбэушниками и говорит: вы можете выйти прямо сейчас, буквально за три-четыре дня. Если откажетесь от апелляции и напишете заявление о помиловании, мы вас обменяем. Но вы сможете потом, спустя полгода, спокойно вернуться из т.н. "ДНР" в Украину и тут жить спокойно, мы не будем иметь к вам претензий.

– А смысл тогда им был добиваться вашего обмена, если они прямо заявляли, что не против, чтобы вы потом вернулись в Украину?

– Они просто хотели уже поскорее закрыть дело и снять с себя ответственность. Отказ от апелляции предполагал, что мы признаем свою вину.

– Вы отказались от их предложения?

– Да, категорически. Тимонин, кстати, в этой ситуации поступил, как мужик. Нам дали пять минут обсудить все это наедине. Он сказал: "Дима, мы вместе сели и вместе выйдем. Как ты решишь, так и будет. Если скажешь – идем на обмен, я соглашусь. Если нет – я один тоже на обмен не пойду". Я сказал прокурору: "Мы не едем". А они нам говорят – там уже все решено, вас уже включили в списки…

– А на каком основании вас туда включили? Того заявления, что вы написали по совету адвоката?

– Честно – я не знаю. Запрос, который я написал, это не документ, вряд ли на основании него нас куда-то могли внести. Скорее всего, вопрос решался где-то ”в верхах” без нас.

– Если все было уже решено за вас, то зачем им нужно было ваше согласие?

– Формальность. Может, записывали нас. Непонятно. После этого у нас была видеоконференция из Апелляционного суда, и как раз на этом суде я и Тимонин подписали документы об отказе от обмена. Несмотря на это, Новицкая прямо на заседании уговаривала нас все-таки согласиться на обмен.

– А им, как вашим адвокатам, это зачем было надо? 

– Не знаю. У них было свое какое-то видение ситуации. Еще у Новицкой был какой-то личный конфликт с новыми адвокатами, Наталией Вознюк и Еленой Лёшенко, которые к тому времени зашли в дело. Может, это сыграло свою роль. Но мы с Женей решили так, как решили. На суде мы на всю страну опять отказались от обмена, объяснили, что это, по сути, торговля людьми. Как это – граждан Украины меняют на граждан Украины? Казалось бы, мы в суде уже сожгли все мосты. Но на следующий день после апелляции к нам в СИЗО пришла делегация из СБУ, уже без прокурора. Они теперь хотели хотя бы одного из нас сбагрить на обмен. Вызвали Тимонина – думали, что его проще будет склонить.

– А не так?

– Если мы с Тимониным о чем-то договорились, он будет держаться, как бы ему сложно не было. Эсэушники часа полтора пытались его уговорить, но кроме слов "как скажет Василец, так и будет, я без него никуда не поеду", – другого они от него добиться не смогли. Потом уже вызвали меня. Первый замначальника житомирской СБУ часа два-три пытался уговорить меня на обмен. Сказал, что я прямо сейчас могу вообще без никаких условий выехать на линию разграничения. В частном порядке.

– Но это же, по сути, похищение.

– Вот именно. Законно они не могли меня куда-то вывезти из СИЗО, им как минимум нужно было решение суда. Я прекрасно понимал, что это подстава. Они могли спокойно меня грохнуть где-нибудь, а потом оформить это, как побег. Я сказал, что мне надо время, а сам проинформировал адвокатов. Новых – Лёшенко и Вознюк. От Новицкой я еще на том заседании апелляционного суда отказался.

– На этом история с обменом закончилась?

– Новицкая потом еще пыталась Женю уговорить, когда поняла, что со мной этот вопрос обсуждать бессмысленно. Но Женя свою точку зрения не изменил, за что ему от меня огромный респект. Его даже СБУ не смогли сломить, хотя предлагали свободу в обмен на показания против меня. Мы понимали, что история с обменом – это прекрасные бонусы для политических чертей у власти, когда патриотов Украины нарядили в сепаратистов т.н. "СМИ", которые таким образом хотели повысить себе какие-то рейтинги.

– А вы считаете себя патриотом Украины?

– Конечно. Иначе я бы, наверное, сразу пошел на обмен.

– Что, по-вашему, сыграло ключевую роль в том, что удалось добиться освобождения из СИЗО?

– Переломным моментом стало то, что лучше адвокаты Украины занялись моим делом. Ничего бы не вышло без новой группы адвокатов, которой руководил Андрей Портнов. Я безумно благодарен Елене Лёшенко и Наталии Вознюк. Еще помогали Европарламент, Совет Европы, Центр Свободы слова, ООн, ОБСЕ, и ряд действительно профессиональных блогеров и журналистов, включая сотрудников вашего издания.

 – Есть что-то, что вам в повседневной жизни напоминает о заключении?

– Он хронически не выключает свет в комнатах, – вместо Димы отвечает Таня. Она как раз зашла в гостиную –принесла нам блинчики с творогом и сметаной. "Вы же, наверное, проголодались", – мы проговорили уже почти два часа.

Василец смеется.

– Да просто в СИЗО вообще нет выключателей. Там же включают и выключают свет централизованно. Еще я заново привыкаю к ножам. Вилкой не ем, только ложкой. А еще, бывает, подхожу к двери в комнату и жду, пока ее кто-то откроет. В СИЗО ведь как – все двери без ручек, их открывать только надзиратели могут, когда тебя куда-то ведут.

Таня и Дима переглядываются и снова смеются. СБУ сделала все, чтобы осложнить ему жизнь в СИЗО. Им с Таней разрешили свидание всего один раз за двухлетнее заключение. Виделись только на судебных заседаниях, мельком, через решетку. Видно – соскучились. Больше всего в СИЗО, говорит Дима, ему не хватало общения с близкими.

– Чем вы планируете заниматься дальше?

– Сейчас я разбираюсь вместе с адвокатами, сколько примерно нам времени понадобится, чтобы в суде окончательно развалить это фейковое дело. Чувствую, уже осталось недолго. Что касается работы, у меня есть наброски некоторых своих проектов, которые я составил в тюрьме, сейчас надо сопоставить их с реальностью. Сейчас мне хотелось бы в первую очередь заняться правозащитной деятельностью – освобождением политзаключенных. На самом деле таких, как я, – тысячи. О них просто никто не знает. Мне повезло, что вовремя включились адекватные СМИ, в том числе и ваше, присоединились блогеры, и наша история стала резонансной.

– В СИЗО помимо вас были другие, неизвестные, политзаключенные? Вы можете сейчас о них рассказать.

– Да, некоторые даже были со мной в одной камере. Есть один вообще дикий случай: мой сокамерник Андрей Дежин как-то раз позвонил отцу, который живет в Дебальцево. Андрей на железной дороге работал, и сказал отцу: "Прикинь, я тут видел, столько танков понаехало!". Эсбэушники взяли этот телефонный разговор и посадили его в тюрьму за пособничество терроризму. Якобы он секретные данные слил.

– Вы поддерживаете связь с еще одним журналистом-политзаключенным Василием Муравицким, которого обвиняют в госизмене?

– Конечно. Мы хорошо знакомы. Его же когда задержали, изначально по глупости посадили ко мне в камеру в житомирском СИЗО. Какой-то местный надзиратель решил – "О, журналист, ну давайте к журналисту его". Видимо, им СБУ из-за халатности не дала никаких инструкций, а местные протупили.

– Как держался Муравицкий?

– У Муравицкого же жена только родила, и на следующий день прямо в роддоме его повязали. Эсбэушники его уже так морально запрессовали – что ему уже хана, все, дадут 15 лет, а в СИЗО его как предателя родины вообще убьют. Я сам через это прошел, я понимаю, какое это эмоциональное, психическое давление. Он когда в камеру зашел, говорил шепотом. Он был в шоке. Мы его сразу чаем напоили, я его убедил, что его тут вообще никто не тронет. А на следующий день он должен был давать показания – его уговорили на камеру признать вину, взамен пообещали привезти на свидание к жене, в роддом, чтобы он увидел сына. Я ему объяснил, что это за твари, как они работают, почему они такие ласковые, наручники снимают, чаек носят, чтобы он играл по их правилам, и как с ними надо общаться. Это же не СБУ – это ОПГ, организованная преступная группировка, там просто ошибка в названии. У Васи три статьи, от восьми до 15 лет – если бы он признал одну, то он еще лет восемь как минимум не увидел бы сына.

– И что потом?

– На следующий день радостные эсбэушники приперлись, они уже камеру настроили, принесли чаек. А Вася говорит: "Ребят, знаете, что-то нет настроения у меня сегодня. Дайте мне гарантии, адвоката пригласите моего. Оставьте мне только одну мягкую статью, а потом я скажу на камеру…" И тут СБУшник понял, что уже где-то это слышал. И дальше у них такой диалог: "А ты случайно не с Васильцом в одной камере сидишь?", он в ответ – "Ну, да", и эсбэушник такой: "Бл*дь". После этого Муравицкого из моей камеры моментально перевели. А у меня опять "случайно" нашли телефон и отправили в карцер.

– У вас уже есть понимание, по чьей указке на вас завели дело?

– Пока только догадки, но понятно, что это шло с самого-самого верха. Пока я был на свободе, столько всего успел наворотить, что даже конкретно и не знаю, за что меня посадили на самом деле. 100% не за этот ютуб-канал “Новороссия ТВ”, мы к нему ни какого отношения вообще не имеем. Возможно, за наш проект "О чем молчат СМИ".  

– О Порошенко там тоже было?

– Конечно. Ведь 80% коррупции в стране исходит от него. Хотя и о других политиках мы тоже говорили. Хороший был пример, когда Ляшко организовал под Администрацией президента свой "майдан". А когда Мосийчука отпустили, на следующий день "майдан" резко снялся. Очевидный договорняк. Мы вычисляли такие неочевидные и, для многих журналистов запретные, темы и освещали их.

– К слову о запретных темах. Что вы думаете о ситуации на медиарынке в Украине? О соблюдении стандартов и этики, журналистской солидарности?

– Скажу так. Если бы у нас в стране работал закон, то по закону многие работники украинских телеканалов сейчас должны сидеть в тюрьме, потому что они разжигали войну, ненависть и межнациональную рознь. Они работают на то, чтобы стравить между собой как можно больше граждан Украины, чтобы как можно дольше длилась война, потому что это выгодно определенным людям при власти. 

– Разжигание ненависти – сознательная политика руководства и собственников таких СМИ или это просто непрофессионализм, может, недостаток знаний?

– В Украине есть ряд организаций, которые определяют, кто плохой журналист, кто хороший, кому премию или грант очередной дадут, кому нет. За то, чтобы тебе денюжек немного насыпали, статуэтку дали, люди и разжигают рознь, вешают ярлыки на "правильных" и "неправильных" журналистов. Этим сейчас занимаются всякие “Детектор медиа” и прочие грантовские организации – они способствуют расколу нашей страны. Самые продажные, самые невменяемые журналисты получают трибуну, чтобы отработать тезисы заказчика, а людям, которые хоть немного соображают, высказываться не дают. Но в то же время я вижу, что адекватные СМИ за счет того кошмара, который происходит в Украине, потихоньку консолидируются. Конечно, пока эта кооперация на зачаточном уровне, но это стоит развивать. И я бы хотел приложить максимум усилий, чтобы в украинском медиаполе было как можно больше качественной работы журналистов, которые показывают объективную ситуацию по журналистским стандартам. Но сложно сказать, буду ли я и дальше заниматься чисто журналистикой.

– Не разуверились в наших СМИ после того, что они писали о вас? Называли  "журналистами" в кавычках, не стеснялись в терминах "сепаратист", "пропагандист" и т. д.

– Это разве СМИ? То, что они пишут, – для меня как ордена на моем кителе. Для меня этот приговор в девять лет, за мою работу – лучшая награда. Режим Порошенко дал мне целых девять лет за мои проекты, которые я делал на свободе! Вы представляете? Я как журналист и правозащитник лучших медалей не мог для себя представить. Это лучше любой статуэтки или Пулитцеровской премии.

– Какие главные уроки из всего этого вы для себя вынесли?

– Во-первых, что СБУ = ОПГ. Во-вторых, что если в Киеве суды еще стараются сохранить хотя бы видимость независимости, то в регионах, включая Житомир, – это клиника. В-третьих, если раньше у меня было под вопросом, есть ли смысл в журналистской работе – мол, вот я сейчас напишу про этого коррупционера, но его же все равно не посадят, ничего не изменится. То сейчас я понимаю, что иметь возможность говорить – это очень важно. Без свободы слова мы страну не построим.

 

Анастасия Товт, Кирилл Малышев, "Страна"