Леонид Парфенов: Надо в профессии жить, а не в общественной позиции

На сайте «Сноб» вышло познавательное, слегка пессимистичное и в тоже время вполне жизнеутверждающее интервью российской журналистки Ксении Соколовой с известным тележурналистом и режиссером Леодином Парфеновым. Автор проекта «Намедни» и популярных документальных фильмов рассказал, почему он не работает на телевидении, чем нынешние времена похожи на поздний Советский Союз, а тележурналистика - на тетрис. Впрочем, Леонид Геннадиевич рассказал еще много чего о том, что было в СССР, что будет в России, и что делать его думающим современникам, чтобы это пережить.

- Леонид Геннадиевич, я хотела бы с вами поговорить о том, как складывается судьба талантливого человека в России. Мне кажется, что здешняя действительность - это серьезный, даже трагический вызов для любого человека, обладающего талантом. Об этом писал еще Пушкин: «Черт догадал меня родиться в России с умом и талантом» - и с тех пор, кажется, мало что изменилось. Мне хотелось бы спросить вас, человека, безусловно, очень одаренного, каково сейчас ваше отношение к окружающей действительности и представление о вашем будущем? Какой вы видите вашу дальнейшую жизнь, в том числе и профессиональную? Связываете ли ее с Россией?

- Мне кажется, что все неисповедимо, слишком уж много непрогнозируемых факторов. Мы так и не вступили в эпоху хотя бы каких-то правил. В любой момент один игрок сметет с доски все фигуры и нам скажут: «Все, мы в Чапая играем, кончился королевский гамбит!» И так уже наша квазиобщественная жизнь последнего сезона - сплошные щелбаны. А еще мне кажется, что все повторяется. Я помню зиму 1983-1984 года. Мы вечерами сидели в Череповце с Сашей Башлачевым. Он тогда только что написал «Время колокольчиков». И вот мы сидели, и нам казалось, что не мы их похороним, а они похоронят нас...

- Вы имеете в виду советскую власть?

- Да. Шла эта «гонка на лафетах» - умирал Андропов, заступал Черненко. Казалось, что это будет длиться вечно и ничего мрачнее не может быть.

- Но все же формально хоронили их, а не вас?

- Но казалось, что за каждым умершим придет следующий - бесконечная вереница людей в пальто. Умрут Андропов с Черненко, за ними придут Гришин с Романовым. Это волной покатилось с января 1982-го, когда умер Суслов. Но все равно никто не  предполагал, что рухнет СССР и т. д. Как свидетель той эпохи, я просто руководствуюсь обычным правилом «делай что должен, и будь что будет». Это звучит довольно беспечно и вроде бы не оставляет возможности для размышлений. «Есть у тебя дело, вот и занимайся». Обстановка, во всяком случае пока, не слишком кровожадная, и это личный выбор каждого. Я не знаю, какое мои бывшие коллеги, ныне работающие на государство, для себя находят оправдание, мне это даже не интересно.

- Вы полагаете, им нужно искать оправдание?

- Некоторые просто играют роль - это видно на экране. Они давно в профессии, и раньше они пели те песни, потом другие, а сейчас третьи. И всегда со зверской серьезностью, с наглым самоуважением и восторгом, что на их стороне - сила. Я знаю, какие они в жизни гедонисты, как на самом деле им нравится быть в Европе и при этом рассказывать, что она погрязла в пороке. Лучшие традиции советских международников: «текут мутные воды Рейна» и «кое-кто на берегах Потомака снова бряцает заржавелым оружием холодной войны». И никакие «мальчики распятые в глазах» их в кошмарных снах не преследуют. Мы как-то с Лошаком про это говорили. Что снова есть госкарьера видного пропагандиста ленинской школы, когда ты вельможа, и участь прежней «творческой интеллигенции» - не борца, но в пропаганде не участвующего. И вся разница в том, что тебя не возят «бортами» и бизнес-классом, а ты сам зарабатываешь на экономический. И не селят тебя в сьюты 5*, а ты сам снимаешь ординарные номера в 4*. Вот и все «лишения». Никого под корень не изводят, кислород не перекрывают, чтобы прямо на хлеб с маслом не заработать - такого нет.

- Многие считают, что перекрывают.

- Перекрывали при советской власти. Тогда хоть власти изображали идейный фанатизм и вроде держали госмонополию на все-все. Когда тебя тотально не печатают, никуда не пускают, работать не дают, разве только в ЖЭКе дворником - да, перекрывают. Нет этого сейчас! И никакого особого героизма, чтобы заниматься своим делом, а не стыдобище служить, нет, во всяком случае, сегодня.

- Вы сейчас занимаетесь тем, чем хотите?

- У нас в этом году вышел на Первом фильм «Цвет нации», только что были новые показы в залах в Москве, а до этого фестиваль в Омске, потом показ в Финляндии. В Лондоне открылась выставка фотографий нашего героя, профессора Прокудина-Горского. Я ездил туда, возле галереи Calvert был снят кинотеатр, где показывали фильм с английскими субтитрами. Была госпожа Кейт Буш, знаменитый мировой куратор фотовыставок. Мы дискутировали между собой и с залом. В октябре у меня выходит огромный том «Намедни» с 1946-го по 1960-й.

- Этот проект по-прежнему продолжается?

- Недавно сдали в печать этот очень поучительный том. Зрелая послевоенная сталинская империя, которая страшно гордится собой и насадила свой строй в странах-сателлитах.  А внутри - борьба с безродными космополитами, «Россия - родина слонов», сладко Лемешев поет, колхозникам паспорта не дают, статья Сталина про языкознание, роскошные лимузины ЗиС, завивка «перманент», осуждены формалистические изыски Шостаковича и Прокофьева, «генетика - продажная девка империализма», широченные габардиновые пальто. А потом - нет правителя, и в одночасье все схлопнулось. Страх стал уходить, и оказалось, что это не строй, который вечен, а опять переходный период. Точно как наш нынешний «вождизм».

- Скажите, насколько высок уровень дискомфорта в нынешней действительности лично для вас? И есть ли некая верхняя граница этого дискомфорта, достижение которой заставило бы вас что-то кардинально поменять в своей жизни?

- Для человека, который в здравом уме и трезвом рассудке застал советскую власть, ничего нового, ничего удивительного в том, что происходит, нет.

- Именно что ничего нового. Вам не кажется, что все очень уныло, скучно? В такой обстановке просто неинтересно существовать, драйва нет.

- Да, это уныло. Мы стоим на месте, не развиваемся, это же видно.

- Поэтому я вас и спрашиваю. Мне кажется, что общая ситуация стагнации, торможения, отсутствия перспектив влияет на личное развитие человека, особенно одаренного. По-моему, это влияение определяющее.

- Ну, с этим не поспоришь. Не по своей же воле я 10 лет не работаю в текущем телеэфире.

- А хотели бы работать?

- В отличие от других СМИ, на ТВ ты привыкаешь, что должны быть эфирные возможности, бюджеты, команда, потребности вещателя, тайм-слот, очень много факторов. Какие-то вещи даже в наилучшие времена, когда я работал в штате богатой телекомпании и находился на блистательном счету, делать не получалось. Поэтому в какой-то момент надо в себе переключить тумблер - вот была еженедельная программа на ТВ, а теперь другие проекты. Сейчас я делаю один большой фильм в год-полтора. Вот была ретроспектива фильмов последних пяти лет в Центре документального кино, так я сам подивился, когда сверстали афишу. Получается, что за пять лет снято три двухсерийных фильма и один односерийный. Притом что сейчас еще выходит седьмой том «Намедни»! Как за пять лет получилось семь серий и семь томов? Мне некогда задумываться, не мешает ли мне невозможность штатной работы. Уже давно помогает. Может, это не очень здорово, но какая-то гибкость в профессии есть. Это как тетрис - укладываешь по ситуации. Самое главное, чтобы не как в предыдущем застое, когда люди пили горькую, сидели на кухнях и друг другу жаловались: «Это не наше с тобой время, старик».

- А сейчас «наше время»?

- Сейчас не наше время, конечно.

- А бывает вообще «наше время»?

- Мне кажется, да. В 90-е - в начале 2000-х, когда мы делали проекты, фильмы, было ясно, что на смену советским приходят новые российские медийные традиции. Это были времена «Коммерсанта», потом «Ведомостей», «Афиши». Было ощущение, что вот здесь и сейчас создается другая русская медийная цивилизация. Она, безусловно, стоит на плечах у предыдущей: все ассоциации, каламбуры заголовков - «Собчак привез от варяг гречку» или «Кошмар, на улице Язов».

- Был такой заголовок?

- Это знаменитый заголовок «Коммерсанта» на начало путча. Дескать, старый маршал нам не страшен, мы его троллим названием фильма, которого он и не видал никогда! И этим мы даем сигнал всем своим: чуваки, не боимся, прорвемся, время работает на нас.

- Увы, похоже, старый маршал взял реванш...

- Какой реванш, фарс это. Я недавно описывал события 1948 года, когда ликвидировали ГМНЗИ, повыкидывали Сезанна, Ван Гога, Матисса и прочих Пикассо, и в морозовский особняк въехала Академия художеств СССР, которую только что учредили. Ее президент, художник Герасимов получил тогда сталинскую премию за полотно «И. В. Сталин у гроба А. А. Жданова», которое выглядит как «Христос у гроба Лазаря». Другую сталинскую премию дали за картину Яр-Кравченко «А. М. Горький читает И. В. Сталину, В. М. Молотову и К. Е. Ворошилову свою сказку "Девушка и смерть"».

- Прекрасно! Но какое отношение эта живопись имеет к нашей беседе?

- Тех, кто знает эти картины, можно сейчас напугать креативом Управления внутренней политики Администрации Президента Российской Федерации?! Мы видали это все в гораздо более законченном, логичном и монопольном выражении. Когда если была программа «Время», то только программа «Время», а все остальное в спецхране. Я своим оппонентам говорю: вас оскорбляло, что Миша Ефремов читал убийственные памфлеты Быкова про Путина и Медведева? «Мы с тобою на комбайнах не играли в бадминтон»? А где ваши комсомольские поэты?! Где ваши Жаров, Безыменский? Кто напишет заново «Мы - молодая гвардия рабочих и крестьян»? Благо название у вашего комсомола то же самое. Кто воспоет в стихах Селигер? Вы же сами понимаете, что это будет смешно. «Мастера культуры» могут подписать письмо в поддержку власти, но это не творчество.

- Вы сказали мне, что могли бы работать в телевизионном эфире и что обладаете достаточной гибкостью, чтобы действовать сообразно изменяющимся обстоятельствам.Возможно, при таком подходе вы могли остаться работать в эфире, как, например, это делала до последнего момента ваша бывшая коллега Марианна Максимовская?

- У меня не было такого шанса. То, что Марианна так долго выпускала свою программу, - это скорее случайность. Многие задавались вопросом, почему ее так долго терпят.

- А, по-вашему, почему?

- Не знаю. Это алогичные вещи: тут случилось, а тут не случилось. «Коммерсант» тоже долгое время был чересчур проблемным, но не менялся, до сих пор остаются жестко проблемными «Ведомости». Вряд ли это оттого, что кто-то трепещет перед их партнерами Financial Times и The Wall Street Journal. Могут ведь и вовсе зачистить поляну, все к тому идет.

- Просто пока не обратили внимания?

- Скорее решают так: «Ведомости» - 60 тысяч экземпляров, аудитория, которая все равно не верит новостям федеральных каналов, а что инфляция не такая, как мы пишем, им и без того известно. Если они прочитают это еще раз в тексте Гуриева или Алексашенко, ничего не изменится. Вот и РЕН был не той кнопкой, которая безусловно есть в любом ящике без настройки. Но потом дошло дело и до них, и Марианне оставили должность заместителя главного редактора. Это все индивидуально, тут нет железных правил.

- Ваше увольнение с ТВ - такая же «закономерная случайность»?

- Меня выкинули просто, и все.

- Но, прежде чем вас выкинули, вы все же совершили некий демарш. Чего, кстати, Марианна не делала.

- Да не демарш! Просто понимаете, с какого-то момента становится невозможно...

- Вот! Меня и интересует, с какого момента и что именно становится невозможным для вас? Зачем вы написали и показали то, что привело к вашему увольнению из эфира? Зачем потом, спустя несколько лет, прочли скандальную речь на премии Листьева? То есть буквально «с какой приблизительно целью»?

- Ну как зачем? Характер такой.

- Вот и я хочу понять, что именно ваш характер допускает, а чего - нет. Хочу узнать ваш предел.

- Мне не обязательно лезть первым и непременно тянуть руку: «я хочу высказаться, заявить протест, доколе». Но если меня прямо спросить: «Вы за или против?», то я не буду говорить, что я за. И ничего удивительного в моих словах нет, просто в какой-то обстановке они получали больший резонанс, в какой-то меньший. Фразы про институциональную нежурналистику я много раз повторяю. Когда люди находятся на госслужбе, то какая тут журналистика? Они о главном ньюсмейкере страны пишут как о начальнике своего начальника.

- Но для них это так и есть.

- Но тогда не надо называть это журналистикой. Работники идеологического фронта, пропагандисты и агитаторы, автоматчики партии, как это говорилось при советской власти.

- Правильно ли я понимаю, что вы стать «автоматчиком партии» не могли бы ни при каких обстоятельствах?

- Послушайте, я застал ленинградскую молодежную газету "Смена", где редактором был Геннадий Селезнев. А в Ленинградском университете имени Жданова, когда я там учился, секретарем комитета комсомола был Александр Бастрыкин, а в Ленинградском обкоме комсомола секретарем была Валентина Матвиенко! Я это все уже проходил. И еще раз - не хочу и не буду. Я и там не сочинял про обсуждение в первичках речи Брежнева на съезде. Можно было, например, написать рецензию на фильм Сергея Соловьева «Сто дней после детства».

- То есть у вас длительный опыт существования рядом с орбитой, но вне ее?

- У каждого времени - своя школа. А дальше - по Шварцу: но почему ты оказался первым учеником? И в 70-х не обязательно было говорить, что «Малая земля» - твоя настольная книга. И сейчас никого не заставляют громче всех кричать про бандеровцев. Люди просто так понимают карьеру и делают ее.  

- И с вашей точки зрения многие из этих людей просто не в состоянии понять, что они делают не так?

- Мне не нужно их понимание. Меня просто удивляет: они думают, что они в тысячелетнем рейхе, что ли?

- Они просто существуют здесь и сейчас. И они ограничены во времени, как любой человек. 20-30 лет активной жизни.

- Но опять-таки, а почему надо быть первым учеником?

- Но, по-моему, эти люди думают просто: Путин будет у власти еще минимум лет десять, а может, и больше, у нас - самый продуктивный возраст. Почему бы не взять от жизни все?

- Тогда в их профессиональном цинизме они недостаточно циничны, если даже не заглядывают в то, что будет через 10 лет! Ну, ведь идет явный заплыв против течения времени, такая архаика, такая кичуха! Двуглавый орел на звезде героя соцтруда вместо серпа и молота.

- Я хотела бы вернуться к теме, которую мы уже немного затронули. Прошу прощения, если мой вопрос покажется вам неделикатным, но все-таки зачем вы произнесли ту речь на церемонии вручения вам премии Листьева? И не было ли вам неловко за этот поступок перед ее организатором Константином Эрнстом, который всегда вас поддерживал? Мне показалось, что, читая вашу речь, вы очень сильно волновались...

- Я волновался, потому что не говорил, а читал, чего обычно не делаю. А читал я потому, что боялся, что меня занесет и я чего-нибудь лишнего добавлю. Мне важно было остаться в рамках определенных и корректных формулировок. Чтобы это все-таки оставалось в границах более-менее объективной констатации.

- Но зачем? Чего конкретно вы хотели достигнуть?

- В журналистику не идут сдержанные люди, да? Нормальные люди сидят и сидят, чего вякать-то? Есть разный темперамент. Один считает: «Не могу молчать», а другие на него смотрят: «Да чего тебе нужно? Cидел бы, помалкивал».

- Это ваша речь что-то изменила? Помимо того, что премию отменили?

- Вот мне говорят: «Лауреат один - это ты. Ты должен выступить с достаточно большим текстом, не просто поблагодарить коллег и сесть, а произнести что-то на актуальную тему современной журналистики». И мне надо было сделать вид, что актуальная тема современной журналистики - это влияние на эфир скоростного интернета?!

- То есть вы произнесли эту речь для самоуважения?

- Можно посмотреть другие мои интервью 2010 года, и когда меня спрашивали про свободу журналистики, я нигде не говорил, что она цветет пышным цветом. Просто поскольку это были издания типа «Сноба», то, естественно, резонанс был меньший.

- Разумеется, значение имело то, что вы произнесли свою речь именно на Первом канале.

- В какое мы аномальное время живем, если событию минуло четыре года, а вы говорите, будто это было вчера!

- Что вам сказал господин Эрнст по этому поводу?

- Он мне сказал то, что потом говорил публично. Он мастер закрученного пассажа, который потом можно цитировать и им закрываться. «Я нобелевских лекций не редактирую», - ответил он, когда его спросили, знал ли он о содержании. «Если б знали, попытались бы отговорить?» Других оценок от него я не слышал. Некоторые его сотрудники даже заступились, но защищать Костю от меня - это смешно.

- Я помню. Писали, что он вам помогает как безработному, а вы его подставили...

- В тот год первый раз показали наш фильм про Зворыкина, на волне которого изобретателю ТВ потом аж два памятника открыли: в Москве и родном Муроме. Я что, плохо дело сделал? Халтуру, которую из жалости показали и повторили? Работа в обмен на политическую лояльность - не было такого уговора.

- То есть все-таки существующая реальность достаточно комфортна, чтобы вы могли в ней с интересом работать?  

- Не то чтобы комфортна... Я в иллюзиях не живу, я понимаю, что нужно действовать вопреки обстоятельствам. Может, обстоятельства и хотели, чтобы мы не действовали, чтоб мы раскисли. Нельзя сдаваться, надо настаивать на своем.

- А у вас никогда не было идеи уехать из России? И сделать что-то в свободном пространстве, вдали от всех советских и постсоветских реалий, которые вы так превосходно изучили?

- Не понимаю, а почему, собственно?!

- Возможно, потому что здесь долгие годы сохраняется и, видимо, будет сохраняться «мутная» обстановка, пагубная для талантливых людей, препятствующая творческой реализации.

- Вот пока «мутная обстановка» прямо топором не бьет по темечку...

- ...мы будем здесь сидеть?

- Я в фильме «Цвет нации» впервые так много снимал свою вологодскую родину - ну, Прокудин-Горский подробно объехал наши края, а мы двигались по его следам. Почему кто-то может меня с этим разлучить? Я чувствую свое право на родину гораздо больше, чем те, кто за деньги налогоплательщиков учит ее любить.

- Я хочу задать вам еще один неделикатный вопрос. Вы очень доходчиво описали мне свои «этические границы»: нежелание врать, быть пропагандистом и т. д. И ваша биография доказывает, что вы не кривите душой. За исключением одного эпизода. Я имею в виду ту давнюю историю с разгоном НТВ. Глядя извне, может показаться, что вы тогда поступили не совсем красиво и даже в чем-то предали своих товарищей. Как получилось, что вы сначала поддерживали тех ваших коллег, кто не сдался, а потом все же договорились с Кохом и Йорданом и пошли к ним работать?

- Во-первых, не только со мной Кох и Йордан договорились, с остальными тоже. Давайте посмотрим, где теперь те остальные! Во-вторых, и это самое главное, я больше не хотел и не мог участвовать в митинге нас самих в защиту себя самих же, демонстрируемом с экранов нами самими же.

- То есть вас это просто стилистически раздражало?

- Я понимал, что мы перешли грань профессии, работаем самопропагандистами, вот и все. Я не хотел этого. Потом мы три года выпускали еженедельную программу «Намедни», которая, смею заметить, была помоднее, повеселее, пожестче, чем программа «Итоги», которая к тому времени совершенно забронзовела в своем величии.

- То есть никакого этического противоречия вашим убеждениям в том вашем поступке вы не ощущали?

- Во мне было одно убеждение: что нужно начать работать по-другому.

- Все равно с кем?

- Давайте судить по тому, какие мы делали программы, а не кто и какие возвышенные слова произнес в какую-то там роковую ночь. Надо в профессии жить, а не в общественной позиции. Потом и сам Киселев признавал, что перебарщивал в требовании лояльности к себе. С Киселевым мы потом общались нормально. Он даже печатно объяснил как-то, что все изжито, и едва ли не признал мою правоту или, по крайней мере, мое право на свою правоту. С Осокиным, Норкиным, Максимовской виделись после этого не раз.

- А вы тогда понимали, кто такие Кох и Йордан?

- Да, конечно. Более того, когда мы потом очень весело зажигали...

- Вы дружили с ними?

- С Кохом и продолжаю дружить. И, кстати сказать, чего стоили тогдашние энтэвэшные рассказы про бездарность и медийную чуждость Коха. Говорили, что его открытое письмо энтэвэшникам якобы я составлял: мол, уж больно лихо написано. Вот, пожалуйста, посмотрите теперь наблогера Коха с подпиской больше «Коммерсанта»! Мне было очень интересно работать с Йорданом. Тогда придумывали русский «инфотэйнмент», орали друг на друга, ночами на работе сидели!

- Как долго продолжалась ваша совместная работа?

- Недолго продолжалась. Закручивание гаек началось с «Норд-Оста». Как я знаю, меня еще тогда хотели выкинуть, но выкинули Йордана, который не выкинул меня.

- А Кох?

- Коха еще раньше...

- То есть, когда вас увольняли, Коха и Йордана уже не было на канале?

- Йордана уволили после «Норд-Оста», когда Путин сказал знаменитую фразу: «Рейтинг на крови своих сограждан, если они, конечно, считают нас своими согражданами». Это про наши чересчур резонансные эфиры и американское гражданство Йордана.

- Логично. Что было дальше?

- Проталинка вокруг Серой Шейки все сжималась и сжималась. Очень трудно было убедить себя, что все шагают не в ногу, а ты - в ногу. Я временами приезжал в «Маяк» посидеть-поговорить с Андреем Васильевым, главредом «Коммерсанта». Пить я так не могу, но хоть часок побуду с медийщиком, тоже считающим, что информация ценна сама по себе, безотносительно того, на чью мельницу она льет воду.

- А поначалу вы всерьез надеялись, что вам дадут делать журналистику?

- Я помню как Миллер приезжал на канал и говорил, что «Газпром» будет продавать НТВ и Йордан привлечет стратегического инвестора.
Вспомните начало 2000-х - плоская налоговая шкала, «программа Грефа». Делая для «Намедни» интервью с ним, мы придумывали, как экранно показать слезание с нефтяной иглы и т. д. Казалось, сама логика жизни заставит модернизироваться, потому что нельзя быть углеводородным придатком остального человечества. Но потом оказалось, что на одних нефти-газе очень даже проживешь, и можно забить на все остальное. Никакой модернизации не требуется - ни постиндустриальной, ни тем более общественной. Просто будем жить по завету Леонида Ильича.

- Не кажется ли вам, что существует некая - конечно, непрямая, опосредованная - связь между поступками влиятельных, талантливых журналистов, сродни вашему давнему договору с Кохом и Йорданом, и тем, что потом стало происходить в стране? Проще говоря, не кажется ли вам, что власть не уважает ни  журналистскую профессию, ни ее представителей именно потому, что с ними можно договориться, потому что они в принципе готовы идти на компромисс? Кто-то ради денег, кто-то ради возможности реализации. Не кажется ли вам, что единственный способ противостоять власти - это априори никогда не принимать никаких ее предложений, как бы красиво они ни были упакованы?

- Дело вообще не в журналистах, а в аудитории. На качественную и критическую информацию сейчас нет запроса. Власть может манипулировать аудиторией, потому что аудитория на манипуляцию ведется. Если б аудитория считала, что дела в стране идут не очень и у нее был бы запрос на проблемную журналистику. Как во времена перестройки: Егора Яковлева и Виталия Коротича мог вызывать Лигачев, песочил... Но снизу перло желание читать «Московские новости» хотя бы в темноте со стенда на Пушкинской, со спичкой зажженной!

- А сейчас это людям, по-вашему, неинтересно?

- А вы посмотрите на тиражи: у нас общенациональные издания - это таблоиды про жизнь звезд, мудрость власти и ничтожество Запада. Перестройка и крах социализма имели больше экономические причины, чем политические. Вот то, что приходит осень, а у мамы нет сапожек, - это беспокоило гораздо больше, чем то, что вдруг по весне на подъезде повесили портрет токаря и сообщили, что это единственный кандидат в Верховный Совет СССР. Социализм не смог прокормить, одеть, обуть людей, все дошло до ручки, потому что упала цена на баррель нефти в 1986 году. А в 1973-м цена за две недели в разы подскочила после войны Судного дня, да потом еще исламская революция в Иране. Вот это и продлило агонию брежневизма. Но в 1986-м стало невозможно поддерживать даже тот минимум обеспечения, который был, все полезло по швам. Плюс из системы совсем ушел страх. А она без страха не может и поэтому пошла вразнос.

- Вы к тому, что и нынешнее благополучие тоже пройдет, а люди об этом предпочитают просто не думать?

- Придется подумать, когда пузырь лопнет, неотвратимость чего многие уже подспудно ощущают. Но до последнего момента будем имперски хорохориться: да нам никто не указ! Да загранице кирдык!  Да нас все боятся, значит уважают! Захотим - через две недели Киев возьмем! «Танцуй, Россия, и плачь, Европа, а у меня самая красивая опа!» Такой вот праздник.

- Вы видите себя на этом празднике?

Если живешь в России, не отворачивайся. Смотри: это твое. Это наша родина, сынок.