Эта статья – финал расследования по расстрелам на Майдане. Так сказать, "підсумки" – очень точное и емкое слово! Потому что в основе лежат суммы – те, которые были уплачены "за молчание". И я подчеркиваю – вина в этом преступлении лежит не только на тех, кто отдавал команду стрелять, привозил оружие и стрелков, кто планировал эту спецоперацию, а потом прикрывал" ее участников – вина лежит и на украинских журналистах...
Война – это не только там, где стреляют. И способов убийства человека сегодня разработано столько, что человечество может угробить себя раз двадцать. А то и больше. Современная война чрезвычайно технологична. И один из способов ведения современной войны – информационные технологии. Которые тоже убивают. Постепенно.
Я много раз писал о пропаганде и о том, что украинские СМИ стараются даже там, где очевидно вранье, все равно врать и все равно пытаться сделать хорошую мину при плохой игре. Казалось бы – уже все, даже самые упоротые и отмороженние "поцреоты" поняли весь ужас братоубийственной войны, позорные потери в которой еще десятки и сотни лет будут давать о себе знать. Что украинская власть убивает свой народ. Что армии нет, а есть ватага нищебродов, бомжей, которых содеражат волонтеры и родственники. Что это – неправое дело и что страны нет, государства нет, и, тем более, нет чести и доблести в том, что АРМИЯ стреляет по мирным городам, убивая МИРНЫХ жителей.
И об этом говорят даже сами солдаты, которые возвращаются ОТТУДА.
Но нет, даже здесь укроСМИ продолжают врать...
"Убойный политотдаел" публикует два интервью одного и того же человека – военнослужащего вооруженных сил Украины
Кушнира Сергея Семеновича, 07.06.85 г.р., жителяь г. Киева. Военнослужащий попал в плен возле поселка Спартак в январе 2015 года. 22 февраля 2015 года был передан украинской стороне в рамках обмена пленными.
В феврале 2016 года Сергей Кушнир рассказал об условиях пребывания в плену 17 каналу. Как справедливо замечают в блоге "Советский блогпост",
в интервью 17 каналу боец не рассказал про избиения и выбитые зубы, которые видимо, судя по телевизионной картинке, выросли обратно. Хотя в данном случае ему сам бог велел рассказать на камеру об издевательствах со стороны "сепаратистов". По всей вероятности, тот кто брал у него интервью для "Благотворительного фонда" намеренно разбавил его своими фантазиями про зверства "сепаратистов".
Что ж, оставим это на совести и тех, кто публиковал его интервью, и самого Сергея. Просто послушайте его рассказ про весь ужас этой ненужной, позорной, преступной и кровавой войны. И почитайте.
После чего сделайте выводы.
Самостоятельно.
Сергей Кушнир: "В плену меня били ногами, прикладами по голове и выбили зубы…"
Война – это страшно. С войной всегда плечом к плечу идет смерть со своей скорбной косой. Страшно умирать! Страшно убивать! Но, порой, жизнь не оставляет выбора: или ты убиваешь, или – тебя! На войне – как на войне! На официальном уровне войну в Украине называют АТО. Хрен – редьки не слаще. Все, кому довелось участвовать в АТО, считают происходящее на Донбассе войной. У каждого прошедшего через АТО–войну своя история. Свой опыт... Своя боль...
Сегодня историей участия в АТО делится Сергей Кушнир (позывной "Троещина"), 30 лет. Мы беседуем с ним и он пытается, рассказывая о пережитом, улыбаться. Он улыбается, но глаза выдают боль… Боль в глазах он еще не научился скрывать...
– Сергей, как ты попал в АТО?
– По повестке из военкомата 5 сентября. Мобилизовали.
– А до того служил?
– Конечно. В артиллерии, старшим механиком–водителем. В военкомате я спросил, буду ли служить по специальности? Ответили утвердительно. Потом выяснилось, что не на самоходной гаубице, а на танке. Пришлось переучиваться.
– Значит, вас обучали перед отправкой в АТО? Сколько времени?
– Приблизительно около трех месяцев.
– Это какая–то специальная база?
– Да. В Гончаровке.
– После подготовки сразу в АТО?
– Не сразу. Сначали нас отправили в Харьков за танками. Должны были там получить "64". К Дню вооруженных сил Украины, в торжественной обстановке, нам их должен был передать президент. Но сначала танки надо было отремонтировать. Заводчане торопились и ремонтировали так, чтобы танки могли только заехать на платформу и съехать обратно. Само собой разумеется, что опробовать их в таком состоянии нам не дали. Мы знали, что танки в не рабочем состоянии: на одном башня не работает, на другом – прицел, еще на каком–то – дальномер. В каждом есть серьезные недоработки – в бой идти на них невозможно! Но заводчане нас заверили, что как только Президент вручит нам сертификаты на танки, они сразу же все неисправности устранят. Через день после торжественной передачи нам танков, их погрузили на трейлеры и отправили в Башкировку. Туда последовали и мы.
– В Башкировку танки пошли уже исправные?
– Нет. Туда должны были приехать заводчане и уже там все доделать. Но они так ничего и не сделали. В итоге заявили, что это мы сами поломали танки, чтобы не идти в АТО.
– Как же вы поехали на неисправных танках?
– Наше командование отказалось от них. Мы возвратились в Гончаровку на своих учебных.
– А учебные были в хорошем состоянии?
– Тоже не совсем. Но нас привезли на склад, где можно было взять необходимые детали. Мы подбирали то, что требовалось для ремонта, и сами чинили.
– А когда починили, то отправились на Донбасс?
– Да. Сначала прибыли в п. Тоненьке. Там нас поселили в частном доме, и не успели мы, как следует, расположиться, как в него попал снаряд. У нас сразу появились один двухсотый и один трехсотый (убитый и раненый). Дальше мы направились к месту дислокации – в заброшенную военную часть, которую называют "Корабль".
– Это где?
– Возле Спартака.
– Сережа, а обмундированием вас полностью обеспечили?
– Нет. Никто никого ничем не обеспечил. Командиру нашему все необходимое дети прислали. Кому–то – родители, кому–то родственники или сослуживцы сбросились и купили... А мне никто ничего не покупал – и так нормально было. В танке люк небольшой и в бронежилете забираться неудобно. Тем более была зима и волонтеры мне тулуп подарили...
– К месту дислокации вы прибыли большой колонной?
–– Должны были ехать четыре танка, но один никак не заводился. Пошли тремя. Ночь. Темно. Свет включать нельзя. Один из танков заблудился. До места назначения добрались два. Потом уже прибыли и заблудившийся, и не заводившийся.
– Как ты попал в плен к ополченцам?
– Мы получили задание освобождать захваченный ополченцами п. Спартак. Впереди мы на танках, за нами – БТРы и другая подмога. Доехали до Путиловского моста, а там засада – танки противника. Мой танк шел вторым. Мы подбили их танки, они – мой. Меня контузило и я потерял сознание. Когда очнулся, мне помогли выбраться. Мы забрались на второй танк, развернулись, чтобы отходить и увидели, что никакой подмоги в виде пехоты или артиллерии нет – мы одни…
– Что же произошло? Куда подевались БТРы и другая, как ты говоришь, подмога?
– А никого и не было!
– Как не было? Получается, что четыре танка поехали освобождать населенный пункт, напичканный боевиками и всевозможной техникой? Кто виноват в том, что подкрепления не было?
– Командование. Командир с позывным “Граф” по запасной волне дал пехоте и артиллерии команду “отбой”, а нам – нет. После этого боя из четырех танков возвратился только один. Двое наших ребят до сих пор в плену. Вот такая стратегия и тактика.
– Давай возвратимся к бою. Как же ты попал в плен?
– Когда мы начали отход, ополченцы из окопов стали стрелять. Пальнули из гранатомета... Меня осколками ранило в шею и частично парализовало, наводчика тяжело ранило в спину (он потом перенес очень сложную операцию – были повреждены почки и печень), а старшего нашего не задело, он нас и держал, чтобы мы не свалились. Но потом начала башня крутиться и меня таки сбросило. Я перекатился в ров и потерял сознание. Кто–то из наших ребят спустился ко мне, но видимо подумали, что я умер.
Спустя какое-то время, очнувшись, я увидел дренажную трубу и переполз по ней на другую сторону дороги. Попытался встать на ноги, но не смог. Слышал перестрелку, отключался, снова слышал перестрелку, снова отключался… Сколько я так лежал – не знаю. Вдруг услышал голоса. Попытался прислушаться: "наши" – "не наши"? На всякий случай телефон закопал в снег. Оказалось – ополченцы. Взяли меня с двух сторон под руки и поволокли. Дотащили до здания, похожего на детский сад. Сначала на улице приковали и немного "порихтовали", потом в помещении еще побили. Обыскали. Нашли у меня наш флаг – "добавили", потом увидели сине–желтые подтяжки – еще побили.
– Они о чем–то спрашивали?
– Вопросы были одни: "Зачем ты пришел на нашу землю? Убивать нас, наши семьи, наших детей, матерей? За что? Мы такие же украинцы, как и ты!"
– Кто эти люди? Наемники?
– Местные. Батальон “Восток”. У меня на пальце была латунная печатка, которая понравилась одному из ополченцев, он попытался ее снять, но не смог. Тогда он достает нож, чтобы отрезать палец. Я прошу: "Постой!" Поплевал на палец, начал крутить, снял, говорю: "На, держи!". Но пальцы все-таки пострадали. Был среди ополченцев свирепый мужик лет семидесяти, у него даже позывной был – "Злой". У меня рука была пристегнута и лежала на полу, так этот дедушка, проходя мимо, всякий раз давил руку берцами – вот пальцы кривые…
Через какое–то время в комнату, где я находился, зашел мужик из ополченцев и, указав на меня, сказал: "Этого я попозже заберу". Когда он вышел, меня сильно побили. Били ногами, прикладами по голове, зубы выбили… Потом привели еще одного нашего парня, Богдана, сильно избитого, у него на голове был "ирокез", а на них это действует, как красная тряпка на быка… Его, правда, быстро увели в другую комнату, и я Богдана больше не видел. К вечеру пришел мужик, который собирался меня забрать. Взял мой военный билет, а меня вывели и запихнули в багажник. Так прошли сутки со времени плена. Все это время от ранения в шею и потери крови я периодически терял сознание и куда–то "проваливался". Я руками держал голову, чтобы не так сильно болтало. Но все равно стало хуже. Привезли в Донецк. Привели в какое–то здание, где заседало их начальство. Хотели допросить, но, увидев, что я вот–вот упаду, сказали: "Быстро его в больницу!" Привезли в больницу. Прооперировали. Достали самый большой осколок из шеи и сказали: “Остальные на Украине достанут”. После повезли на допрос.
– Что спрашивали?
– Самые общие вещи: "Когда призвался? Где служил?" После допроса отвезли, по всей видимости, в отделение милиции – решетки на окнах, дверь тоже на решетку закрывалась. В этом помещении находились после больницы двое ополченцев, которых сразу предупредили, чтобы меня не трогали. На второй день привели двоих киборгов и нас троих отвезли в какое–то подвальное помещение. Там у них был тир. У меня шея после операции была забинтована, и ополченцы сказали: "Тебе повезло. По Женевской конвенции мы раненых не трогаем". А киборгов побили и кулаками, и табуретками… Затем нас перевели в другое здание. И туда все время подвозили киборгов.
–Что за здание? Тюрьма?
– Здание СБУ, которое было захвачено ополченцами, и там располагался батальон “Восток”. Ополченцы подходили к нам, показывали украинские паспорта и спрашивали: "Ну что? Я россиянин? Сепаратист?"
–Ты видел там россиян или чеченцев?
– Видел только двоих. Один с явным русским акцентом, второй россиянин с позывным “Москва".
– Что там происходило? Как с вами обращались? Кормили?
– Кормили утром и вечером. Тяжело раненых не трогали, а остальных заставляли копать рвы, что–то погрузить– разгрузить и т.д. Когда "гуманитарка" приходила – разгружали.
– Откуда гуманитарная помощь? Из России?
–Типа того. Иногда ребятам удавалось своровать колбасу или тушенку. Российская тушенка невкусная…
–Ты говоришь, там находились тяжело раненые? А медицинскую помощь оказывали?
– Там были две медсестры, которые за нами ухаживали, поднимали нас. Капельницы ставили, делали уколы и перевязки, давали таблетки. Спасибо им. Все медикаменты привозили из Киевского военного госпиталя. Этим занимался волонтер–правозащитник. Он как посредник был в контакте с обеими сторонами конфликта. Привозил медикаменты, сигареты, одежду.
– А били?
– Нет! Здесь уже только охраняли. Лично меня били только в Спартаке, а потом меня нигде не трогали. Так, морально издевались, но физически нет.
– Как ты освободился? По обмену?
– По обмену. Повезло. В один прекрасный день вошел мужик с какими–то бумагами и приказал всем построиться. Когда построились, зачитал список фамилий тех пленных, которые шли на обмен. Меня не было в списке. Но этот мужик сказал, что можно обменять еще семерых помимо списка. Взяли ребят с переломами, я тоже попросился. Он спросил: "Ты кто?". Я ответил, что танкист, а он: "Я бы вас, танкистов, оставил Донецк восстанавливать! Ну, ладно, если ранение серьезное…"
–Обрадовался?
– Пока в автобус не сел, поверить не мог... За автобусом ехали машин двадцать с корреспондентами из Луганска, Донецка и России. Повезли нас сначала на Луганск, потом еще куда–то, затем высадили и пересадили в "Урал" – автобус дальше не мог пройти. На "Урале" доехали до какой–то лесополосы, а оттуда еще километра полтора шли пешком до места обмена. Там наших 37 человек обменяли и человек 100 из Дебальцевского котла.
–А дальше? Ждали наши автобусы?
– И автобусы, и машины "Скорой помощи". Я пошел в "Скорую". Нас привезли в больницу в Артемовске. Там оказали необходимую помощь и написали медицинское заключение. В комнате у волонтеров я, наконец–то, выпил кофе! (От этого воспоминания Сергей радостно улыбается). На следующий день нас отвезли в Краматорск, а оттуда на вертолете в Днепропетровск. В Днепропетровском военном госпитале нас встретили волонтеры, угостили чаем с бутербродами. Они же дали мобильный телефон, сим–карту и карточку пополнения счета. Я позвонил домой, но там уже знали, что меня обменяли – видели в новостях… Тем же вечером мне вручили билет до Киева, а волонтеры дали 200 гривен. Сказали, что в Киеве меня на вокзале встретит "Скорая", но встретил только отец. Спасибо волонтерам, что дали деньги, я взял такси и поехал в госпиталь.
В госпитале мне сделали МРТ и невропатолог определил меня на лечение в дневной стационар. К сожалению, это лечение мне ничего не дало. Я не мог наклонить голову – ужасная боль пронзала позвоночник и немели пальцы рук.
По собственной инициативе я начал лечиться в Диагностическом центре. Два месяца к ним ездил. Становилось легче. Восстановилась чувствительность в пальцах, но очень болел позвоночник. Врач из Диагностического центра направил меня к нейрохирургу. Решили, что нужна операция. Чтобы, в моем случае, это сделать правильно, хирург позвонил в госпиталь и договорился в отделении сосудистой хирургии об операции. Меня госпитализировали, подготовили к операции и в течение шести часов оперировали…
– Что тебе помогли пройти все эти испытания, ведь ты не сломался?
– Я все время думал о своей дочери, жене, родителях, о втором ребенке, которого мы ждали. Что они без меня будут делать? Кто им поможет, если со мной что–то случится.
– Можно поздравить с рождением?
– Спасибо! Младшей дочери уже 3 месяца, а старшей 6 лет.
– Жизнь продолжается.
У Сергея остаются проблемы со здоровьем. После операции еще не сняты швы, не восстановлено нормальное состояние организма. Он только начал заниматься выбитыми и буквально растрощенными зубами. Ему необходима и психологическая помощь, хоть он считает, что она нужна его супруге. На вопрос: "Почему супруге?", отвечает: "Я очень поменялся… Не сплю… Очень много курю… На любой громкий звук, хлопок на улице реагирую не так, как раньше". Явно имеет место диагноз, который чаще всего ставят участникам АТО – посттравматическое стрессовое расстройство. При этом, его , так называемый, лечащий врач в госпитале считает, что Сергею самое время возвращаться в АТО.
Мы будем следить за судьбой Сергея и просим всех небезразличных людей, которые могут чем-то помочь парню, например, юридической консультацией, не оставаться равнодушными. Он нуждается в элементарной правовой защите, для того чтобы ответить на вопрос его семьи: готов ли Сергей к дальнейшему прохождению службы на Донбассе?
Интервью взяла Лариса Ямчук
|
|
