Эта статья – финал расследования по расстрелам на Майдане. Так сказать, "підсумки" – очень точное и емкое слово! Потому что в основе лежат суммы – те, которые были уплачены "за молчание". И я подчеркиваю – вина в этом преступлении лежит не только на тех, кто отдавал команду стрелять, привозил оружие и стрелков, кто планировал эту спецоперацию, а потом прикрывал" ее участников – вина лежит и на украинских журналистах...
Война – это не только там, где стреляют. И способов убийства человека сегодня разработано столько, что человечество может угробить себя раз двадцать. А то и больше. Современная война чрезвычайно технологична. И один из способов ведения современной войны – информационные технологии. Которые тоже убивают. Постепенно.
Ополченцы открыли гуманитарный коридор для горожан и организовали эвакуацию. Украинская сторона пропускать мирных жителей через свою линию фронта не захотела.
Люди начали выходить из города ранним утром. На первую колонну беженцев мы нарвались уже на окраине Горловки. Битком забитые машины с запотевшими изнутри стеклами и белые простыни, платки и шарфы на антеннах и зеркалах. Вещей у этих людей практически не было – бежали, кто в чем был, до предела трамбуясь в автомобили. Потом стали попадаться армейские "Уралы" с детишками в кабинах.
Первый перевалочный пункт у здания заводоуправления одной из шахт. Здесь ополченцы проверяют документы – в городе осталось немало украинских военных, затаились по подвалам, брошенным квартирам и домам. Людей тут никто не мучает – быстро просмотрели паспорта, и вперед, в Макеевку, где беженцев будут кормить и распределять по местам временного проживания.
– Центра города, можно сказать, нет, – говорит одна из беженок Людмила Владимировна. – Позавчера просто разбили его с "Градов", из Дебальцева. Какие коридоры? Мы сами убегали. Выбегали из подвалов и тикали. Мы на окраине живем, поэтому ничего не знали. И связи нету. Света не было, заряжать телефоны негде.
– С Углегорска мы вырвались, – говорит мужчина. – Ну как там… Стреляют. От Углегорска ничего не осталось. У нас сгорел третий этаж, во втором пробоина. И кроют "Градом" нас с Дебальцева, как хотят.
– На поселке Грозном под Углегорском родители остались, не знаю, как их вывозить, – плачет женщина, Валя. – Все побито. Три дня на полу пролежали в квартире. Потом до подвала добежали, по подвалам ползали там. Пять дней не могли выехать, нас не выпускали из подъезда, стреляли. Не знаю, кто это был, украинский флаг у них висел. По подъездам бегали и стреляли с автоматов. Два раза снаряд в наш дом попал.
– Страшно было? – спрашиваем пацанчика на переднем сидении "Газели".
– Нет, – кричит он. Мальчонка, похоже, контужен. – Я прятался с мамой в подвале.
– Станкевского, 7, там старики остались одни в доме, им не спуститься с третьего этажа, инвалиды, – кричат нам из кузова "Газели" вырвавшиеся беженцы. – Вот пусть так Порошенко доживает, как мы сейчас. Чтобы и его дети все это прочувствовали.
Тишина непривычная – военные подтверждают: до часа дня режим прекращения огня будет действовать. Проезжаем вперед еще десяток километров, до самого края частной застройки Углегорска. Вокруг дороги все поля заминированы, и на них уже работают саперы, земля утыкана железными спицами с красными треугольничками на концах, их ставят над обнаруженной миной. Посреди минного поля в луже растаявшего снега стоит офисный стул, ни логики, ни воображения не хватает, чтобы понять – откуда он там взялся.
У первых домов Углегорска, возле разбитого в труху железнодорожного переезда, бесконечная очередь людей, ждущих погрузки, понурая тьма. И люди продолжают выбегать из города по единственной открытой дороге. С узлами, тюками, клетчатыми "челночными" сумками, которые давно уже превратились в зримый символ беды, нищеты и страданий.
Грязь по колено, чавкает сочно, и по этому месиву идут люди в дорогой обуви, в шубах с мокрыми полами – надевали на себя самое дорогое, выходное. Все, что могли унести на себе. Нарядная девочка несет в птичьей клетке кота, бедно одетая старуха, с каждым своим шагом опирается на узел вещей. Все, что там спрятано внутри, наверное, уже пропиталось жидкой водой и грязью. К очереди беженцев, один за другим сдают грузовики. Люди здесь же, перед погрузкой, бросают велосипеды, детские коляски и тележки.
Под ногами вертятся десятки брошенных собачонок. За ополченцем, который руководит погрузкой, как приклеенный бродит невообразимо-грязный породистый овчар без ошейника. Чутко прядает ушами, иногда становится в стойку, ловит каждое слово нового хозяина. Овчару, кажется, повезло в этой жуткой передряге. Нас хватают за руки:
– Ребята, из России? Телевидение? Можно сказать в камеру, что мы живы?
Нас обступают со всех сторон, передают приветы родственникам в Москву, Тюмень, Севастополь, Белгород, Новосибирск, Харьков, Одессу. Жуткая перекличка выживших и живых.
Люди, вырвавшись из настоящего ада, кто как может делится с нами своими переживаниями.
– Вчера наши друзья выехали, мы побоялись, потому что стреляли в спину, – говорит девушка.
– В подвале сидели, брата моего убило, убило брата моего! – рыдает молодая женщина с ребенком. – С детьми сидели, в холодном подвале! Шесть дней не вылезали.
– Передайте Яночке в Белгородскую область, мы живы, в Крым тоже передайте, выжили мы, – надрывается пожилая женщина. – Господин Порошенко, садитесь за стол переговоров. Ради наших детей, ради наших стариков. Это невозможно терпеть.
– Это город мертвых! Мы шесть дней ничего не ели, не пили, сходили с ума, – чуть не кричит еще одна женщина. – Такой геноцид против народа, просто убивают. Шесть дней нас убивали. Руки трясутся. Мы били во все колокола, звонили в прессу, говорили – здесь дети. Только дети нас спасли, спасибо им. Но все равно, какой это коридор. Стреляют с той стороны… Украинцы не пускают на свою сторону, туда не сбежать. Мы для них как пленники, будто в чем-то виноваты.
– Нацики, когда с интерната выходили, вызвали огонь на себя, – говорит мужчина. – И город накрыли "Градами" с Дебальцева. И все уничтожили.
В полдень, начинает бить артиллерия, кидая снаряды прямо через толпу беженцев. Никто не приседает, даже не смотрит в небо. Видали и не такое, навидались досыта. К нам подбегает ополченец:
– Ребята, если можете, уезжайте отсюда, быстрее. Сейчас прилетит. Слышите?
Где-то в стороне от нас начинает рваться. Переезд – место, мягко говоря, пристрелянное, опасения более чем реальны. Над головами людей в кузов грузовика проплывает сложенная инвалидная коляска, следом передают на руках страшно бледного мужчину с неестественно-прямыми ногами. За нами приезжает один из командиров ополчения с позывным "Гоги". В июне мы вместе с ним бегали по подвалам Семеновки, под Славянском, когда на нашу группу охотился танк. Такие знакомства до старости забыть невозможно.
Гоги рассказывает, что в городе происходит самое страшное, что можно представить в такой ситуации – "слоеный пирог". Окруженцы из террбатальонов, справедливо боящиеся плена, вооруженные дезертиры, остаточные группы, не собирающиеся сдаваться, озлобленные снайперы, которые палят по всему живому, обозначая присутствие ВСУ в давно уже потерянном городе.
И остающиеся в подвалах местные жители, из-за которых туда просто так уже гранату не забросишь при зачистке.
"Обстановка в городе тяжелая, – говорит Гоги. – Вчера вечером вывезли более трех "Уралов" мирных жителей и с десяток легковых. Странно, что украинские войска их не вывозили. И когда они начали отступать, о мирных жителях никто не позаботился. Очень много пожилых, пенсионеров, людей, которые не могут передвигаться. Помогали им. С утра еще 150 человек собрали. Многие сами сюда выходят. В городе еще до 200 человек, точных подсчетов нет. Мы проверяем все дома, не столько на предмет украинских солдат, сколько – в поисках выживших мирных. Обстрелы регулярные, хаотичные, куда они хотят попасть – непонятно. Стреляют по жилым секторам".
Александр Коц и Дмитрий Стешин
|
|
