Корреспондент: Интервью с комбатом Киева-1 Виталием Сатаренко

Командир батальона Киев-1 Виталий Сатаренко рассказал Корреспонденту о том, что кричат вслед военным на востоке и почему за Донбасс всё равно нужно воевать, пишет Евгения Вецько в №34 издания от 29 августа 2014 года.
Столичная база батальона Киев-1 — недостроенное здание с тыльной стороны детского приёмника-распределителя.
«За несколько месяцев сюда попали аж трое детей, а обслуживающего персонала 27 человек», — рассказывает командир батальона Виталий Сатаренко.
Особой охраны во дворе нет. Два бойца роют яму — наказаны за неудачную шутку: завернули в полотенце термос и отдали одному из новеньких под видом снаряда.
«Теперь утилизируют», — объясняет комбат.
В батальоне сегодня служат около 300 человек. Самому младшему 18 лет, старшему — около 50. Создан батальон специального назначения на базе МВД. Основная задача — охрана правопорядка. Бойцы Киева-1 стоят в правительственном квартале, патрулируют улицы освобождённых городов на востоке, во время столкновений между сепаратистами и проукраинскими активистами в Одессе.
Большую часть времени Сатаренко проводит в зоне АТО, но многие его бойцы служат в столице. При их непосредственном участии в начале августа киевские власти разогнали остатки Майдана.
В интервью Корреспонденту комбат Киева-1 рассказал, почему они имели на это право и как украинских силовиков встречают в освобожденных городах Донбасса.
— Что чувствовали, когда разгоняли Майдан?
— Давайте не будем говорить «разгоняли Майдан». Мы освобождали Крещатик от алкоголиков, наркоманов и преступников. Мы охраняем правительственный квартал и видели одних и тех же людей на самых разных акциях протеста. Многих псевдомайдановцев я знаю и могу сказать: им платили деньги, и они выполняли свою работу. Человек, который живёт на Майдане, ходит в грязной одежде с грязными руками, не может постоянно быть пьяным и пользоваться планшетом за $ 1,5 тыс.
Куратор нашего батальона, сотник 7-й сотни Евгений Дейдей одним из первых ставил палатку на Майдане. Одним из первых он её снял после победы. Скажите, как человек, выходивший на Майдан за идею, соблюдавший сухой закон, может оценить поступок псевдомайдановца, который в магазине заставляет жителя другой страны рассчитаться за его водку?
Многие люди пришли в наш батальон с Майдана, поэтому каждый из нас имеет моральное право разобраться с тем, к чему пришел Майдан, с теми людьми, которые называют себя майдановцами. И мы разобрались. Заметьте, что при этом никто не пострадал.
По моему мнению, никакого разгона не было. Он разошёлся сам. А то, что оставалось, — это не Майдан.
— Вы обеспечиваете порядок в Славянске, в Киеве. Непосредственно в военных операциях принимаете участие?
— Мы выполняем приказы. Разные. Были и военные операции. Да, многие наши сейчас в Славянске. Стараемся навести порядок и успокоить людей. Милиция там, как вы понимаете, не работает.
— Какая участь ждет местных милиционеров? С теми, кто открыто сотрудничал с сепаратистами, всё более или менее понятно. А остальные?
— А разве это не предательство — ничего не делать? Некоторые объясняют, что, когда захватывали райотделы, они получали приказ не препятствовать, запустить «своих». Но я помню мальчика, киевского студента Юрия Поправко, которого пытали несколько дней и убили вместе с Владимиром Рыбаком [депутатом Горловского горсовета от Батьківщини, погибшим в самом начале событий в Донецкой области]. Он не выполнял свой служебный долг, а поехал в Славянск. Теперь давайте посмотрим на милиционера, который, и дальше получая зарплату, сидел дома или на больничном.
На Донбассе с милиционерами работают психологи с полиграфами. Я думаю, что таким образом можно вывести людей на чистую воду.
— То есть никто никого пока не увольняет?
— Провести массовое увольнение сотрудников МВД технически невозможно. А кем мы заполним освободившиеся места? Выпускниками вузов? Но пока они войдут в курс дела, пока поймут систему работы, пройдет время.
Кстати, об отношении к местным милиционерам. Патрулирование в Славянске, например, у нас происходит по такой схеме. С нашими ребятами ездит тамошний работник милиции. Он нужен в качестве навигатора, у него нет бронежилета, и если поступает какой-то вызов, то он заходит первым на случай, если это ловушка. Никакого доверия к ним нет.
— Как вас встречают в освобождённых городах?
— По-разному. Хоть и говорят, что Донбасс понимает только силу, но никому не нравится, когда в его городе вводят комендантский час, когда нет света и воды, когда на улицах могут убить за машину. Люди многое понимают, и нам очень приятно видеть в том же Славянске украинские флаги и слышать украинскую речь.
Но есть и агрессия. Не у каждого хватает силы или решимости подойти и на трезвую голову сказать: «Я вас ненавижу». В пьяном виде случается. Им рассказали басни, что мы чуть ли не скальпы снимаем, поэтому бывает, что человек при виде нас начинает кричать: «Убивай меня! Ты же за этим сюда пришел!».
Они зазомбированы, затянуты в свой искусственный мир, они не видят, что никто не занимается грабежами, никто никого не убивает. Мы без лишней надобности силу не применяем
Они зазомбированы, затянуты в свой искусственный мир, они не видят, что никто не занимается грабежами, никто никого не убивает. Мы без лишней надобности силу не применяем. Но информационную войну мы уже проиграли. А последние полгода даже не принимали в ней участия. У нас было как в полубоксе — когда бьют одного тебя.
— Стоит ли тогда воевать за людей, которые ненавидят Украину? Многих из них мы потеряли навсегда, а число погибших растет.
— Мы теряли этих людей с момента достижения независимости. Мы потеряли этих людей, когда начали говорить, что это другой регион, другая ментальность. И вернуть их за месяц даже при условии самой активной пропаганды и материальной помощи не сможем.
Но давайте говорить не только о людях, но и о целостности страны. Наши ребята гибнут не за конкретных людей, а за свою страну, за будущее своей нации. Звучит очень пафосно, но другими словами этого не скажешь. Ребята говорят: «Дайте нам отдохнуть, и мы ещё в Крым поедем, посмотрим, как там дела». Другой момент, как государство относится к тем людям, которые его защищают. И не забудет ли о них...
— У вас есть замечания к тому, как ведется АТО?
— Я не стратег. Но я скажу одно: тот человек, который еще когда-нибудь заикнётся о перемирии — частичном, получасовом, полуминутном, — будет врагом номер один для нескольких десятков тысяч ребят, которые находятся в зоне АТО.
— Июньское перемирие ухудшило ситуацию?
— Очень. За это время были построены такие укрепления, которые потом неделями разбивались. А дальше делайте выводы сами.
— Почему колонны военной техники не уничтожаются ещё по пути следования в города? Ведь у нас есть для этого возможность.
— Есть руководители АТО, есть Дмитрий Тымчук [руководитель Центра военно-политических исследований], спросите у них. Будь я хоть начальником штаба, я бы мог на этот вопрос ответить.
— Боевики ЛНР и ДНР обвиняют Вооружённые силы Украины в гибели мирных жителей. Украинская армия обстреливает города?
— Люди сейчас кричат: «Когда по нам прекратят стрелять, когда это всё закончится, когда уже вы остановитесь?». А давайте вспомним, как они выходили на площадь и кричали «Россия-матушка!». Вы это помните? Когда кричали, что хотят жить отдельно, а «укропов» нужно убивать. Люди, у вас есть свободный путь. Вы хотели в Россию? Езжайте. Если не хотите — оставайтесь и делайте что-нибудь для себя.
Ни для кого не секрет, где находится военная техника в захваченных городах. Боевики не выгоняют её в поле, не ставят на стадионах. Они ставят её у детского дома или возле больницы. В одном из сёл Луганской области в центр приволокли, как мне рассказывал человек, который это видел, «какую-то огромную фигню» и собирались стрелять. Жители выгнали боевиков. Эта «фигня» стреляет, но за городом. Если беда стучится в дверь, то мы не поменяем замки и не сделаем вам чая, чтобы вы лучше себя чувствовали.
— Официальное число погибших украинских солдат сильно отличается от того, что рассказывают сами бойцы.
— Я, находясь там, не имею доступа к интернету, а здесь, в Киеве, нет времени, чтобы изучать новости и чьи-то заявления. Я не знаю, сколько погибших официально, а сколько неофициально. Знаю только, что ребята погибают.
— Я могу сказать: официально — 722 человека, неофициально — несколько тысяч.
— Без комментариев.
— Украина готова бороться с партизанами после окончания АТО?
— Учитывая то, что я видел на востоке, я бы не говорил о партизанской войне. Партизаны по определению своему — это местные жители, пытающиеся что-то сделать и кому-то помешать. Я видел много людей, которые стоят с оружием за деньги, и не особенно много тех, кто готов воевать за идею.
Мир на востоке наступит. Это всё закончится в течение нескольких дней, максимум недели, после того как Россия прекратит поставлять сюда оружие
А мир на востоке наступит. Это всё закончится в течение нескольких дней, максимум недели, после того как Россия прекратит поставлять сюда оружие.
— Вооружение у боевиков ЛНР и ДНР лучше, чем у украинской армии?
— Да. Но с нами бог, а кто может быть сильнее? Мы выезжаем на патриотизме, который, слава богу, проснулся, на злости на соседа и братский народ. У меня пулемётчик как-то сказал: «Я боялся, когда у нас Крым «на шару» отобрали, а теперь пусть они боятся». Очень многое даёт поддержка людей. Никто не знает, может, через полгода нас будут проклинать и говорить, что мы убийцы и убиваем свой народ, но сейчас люди нам помогают.
— Стоило ли объявлять мобилизацию? Может, был смысл сосредоточиться на опытных добровольцах?
— Добровольцы с опытом знают, где его применить. По мобилизации… Поверьте мне, я знаю очень много случаев, когда люди откупались. И когда я возвращаюсь сюда — в Киев, Харьков, — я понимаю, что, наверное, нам всем нужна социальная адаптация. Когда я вижу здоровых ребят, которые идут в тренажерный зал утром, я понимаю, что до них ещё не дошло, что происходит.
— Как отбираются бойцы в ваш батальон?
— Есть специальные проверки, которые проводит МВД. Люди с судимостями в батальон не попадут. Есть обучение и, скажем так, естественный отбор. Некоторые после обучения разочаровываются: одни думали, что просто будут ходить, гулять, другие — что сразу поедут в зону АТО танки рвать.
— С другими добровольческими батальонами сотрудничаете?
— Конечно. Сама специфика миротворческой операции такова, что нет разделения на слои, батальоны, подразделения. Там все наши.
— Совсем никакой конкуренции?
— Скажу больше. С нами воюет расформированный Беркут. Ни у одного из наших ребят, которые стояли на Майдане, не повернётся язык сказать о бывших беркутовцах, которые там воюют, что-то плохое. Если у кого-то после АТО будут вопросы, сядем и поговорим, но сейчас есть дела поважнее.
Я не понимаю только тех людей с Майдана, которые с рациями и в бронежилетах пятого класса ходят под Верховную Раду и дают указания, что нужно делать.
— Все батальоны обеспечиваются одинаково?
— Обеспечение батальона во многом зависит от того, насколько его поддерживают волонтёры. Почти все продукты мы получаем от них. Не потому, что у нас нет еды. Люди просто приезжают и дают. Делимся с другими батальонами. Так же они с нами, когда это необходимо. Иногда меняемся: нам нужно одно, кому-то другое.
Если говорить об огнестрельном оружии и амуниции, то оно идёт через МВД.
— И вы считаете, что государственной поддержки достаточно?
— Нет предела совершенству. Можно долго перечислять, чего бы нам ещё хотелось, но в нынешней ситуации требовать для себя личный вертолёт ни у кого из нас язык не повернётся.
— Чиновники иногда критикуют добровольческие батальоны. Губернатор Сергей Тарута, например, предлагает убрать «чужих» из Донецкой области.
— Хорошо. Это его личное мнение. Я могу сейчас критиковать Таруту. Если у него открывается рот говорить, что ребята, которые за копейки добровольно идут под пули, — плохие, то это его личное дело. Мы будем делать свою работу дальше.
— А факты мародерства? На батальон Донбасс якобы написано 70 заявлений об угоне машин.
— Спросите у руководства батальона Донбасс. Я могу отвечать только за свой.
— Какое будущее у батальона Киев-1?
— Я не знаю, как повернётся завтрашний день. Не могу сказать, что будет через неделю. Знаю только одно — мы победим, и я очень хотел бы, чтобы наименьшей кровью. За четыре дня не стало шестерых человек, которых я знал лично.